Дуэль

В январский день вечереет рано — в гостиной только-только часы пробили четверть пятого, а за окном уже легли сумерки. На улице заскрипел снег — то дворовой бросился к приезжему принять коня. Стоявший у окна кабинета Денис Васильевич с интересом поглядел на прибывшего. «Ловок малый, ай да ловок!» — подумал отставной генерал-лейтенант при виде лихости, с которой незнакомец покинул седло и, оставив коня на попечение дворни, широким быстрым шагом двинулся к крыльцу.

Денис Васильевич позвонил в колокольчик и велел явившейся на зов прислуге:

— Горячего вина приезжему, да сюда веди.

Приняв из рук нарочного письмо, Давыдов вгляделся в показавшееся знакомым лицо приезжего:

— Откуда таков будешь?

Рябой молодец с хитрыми глазками ухмыльнулся:

— Почто вашей милости знать-то? Вы на письмо взгляните — срочное оно!

Денис Васильевич укоротил наглеца гневным взглядом.

— Дерзок больно! Высоко летаешь — гляди, как бы поучить тебя не пришлось.

— То уж как будет ваша барская воля!

Давыдов отошел к столу и при свете канделябра взглянул на послание:

— Что за дьявольские козни?! — метнувшись к приезжему, ухватил того за ворот. — Откуда на письме моею рукою чертано?!

Нарочный попытался вывернуться из генеральской хватки:

— Вы, барин, сначала письмо прочтите, а потом на гонца кидайтесь!

— У-уу, нечистый тебя возьми! — Давыдов отпустил рябого вестника и принялся за послание.

На пожелтевшей, потертой по краям бумаге рукою самого Дениса Васильевича было начертано: «Ахтырского гусарского полку подполковнику и кавалеру Давыдову, лично в руки». Припомнить обстоятельства, при которых случилось бы ему письмо таковое подписывать, бывший подполковник припомнить не смог. Сломав сургуч, он развернул письмо и прочел:

«В обстоятельствах чрезвычайных пишу я эти строки, дабы предотвратить несчастие великое...» — подчерк был все тот же, размашистый — его, Давыдовский.

— Откуда у тебя документ сей?

— Вы читайте, читайте — времени совсем мало!

«Случилось мне в декабре 1812 года...»

Не дочитав письмо, Давыдов схватил колокольчик и зазвонил.

— Ефим, коня мне! И сам собирайся, нам срочно в Петербург надобно!

Бывший ординарец бросился исполнять приказ, а Денис Васильевич вчитался в последние строки таинственного послания: «Письмо это, по уговору, пишу я для памяти, чтобы, как условлено было, получить его перед сроком роковым. Времени от получения письма довольно отпущено будет — в том я заверение имею.

2 декабря 1812 года. Давыдов, подполковник».

Подпись на письме набухла, заблестела в свете свечи и пролилась кровью, оставив на листе багровый потек.

Давыдов оторвался от письма — рябого посланца в комнате не было.

На конюшне Денис Васильевич обратил внимание на мальца, что вывел из стойла гнедого Юпитера. У мальчонки были рыжие волосы и лицо в веснушках.

— Чей таков? Не видал я тебя раньше.

Пацаненок лихо улыбнулся, явив щербатый рот и блеснув хитрыми зелеными глазами из-под огненных кудрей:

— Местные мы...

— Ладно! Вернусь — разбираться буду... — очень не понравился Давыдову мальчишка, видом своим напомнив таинственно исчезнувшего посланца. Тревожно было на сердце.

Вскочив в седло, Давыдов сунул руку за отворот камзола в потайной карман и достал погнавшее его в путь послание. Бумага промокла от крови — еще одна строка исчезла.

— Время, Ефим, время... В путь, с Божьей помощью!

Холодный ветер зло хлестнул разгоряченное лицо Дениса Васильевича. Выезжая со двора, Давыдов придержал Юпитера и оглянулся — в доме горел теплый свет, от которого засверкали снежинки. Начался снегопад. Отставной генерал перехватил поводья и заставил коня перейти на рысь, вдогон исчезнувшему в темноте спутнику.

Зима не на шутку разлютовалась, трескучий мороз заставлял путников часто останавливаться и искать приюта в придорожных трактирах да постоялых дворах. Один такой убогий трактиришко и напомнил Давыдову странное приключение, что нынче, спустя много лет, погнало его в путь...

Дело было зимой двенадцатого года, аккурат перед капитуляцией французов.

Сталось одной ночью с Давыдовым неладное — возвращался из ставки светлейшего с новым назначением, да заплутал в лесу на пути к своему отряду. Конь устал, мороз лютый. Подумал тогда Денис Васильевич, что конец ему — выпита бедовая гусарская чаша до дна, когда сверкнул в глуши спасительный огонек. Приблизился — глядит: стоит изба, снег кругом не утоптанный, следов нет, а в окне за бычьим пузырем свет.

Завел Давыдов, тогда еще подполковник, коня под навес, растер, попоной укрыл, сумку с зерном ему подвесил, а сам прошел без боязни в дом — где гусары не пропадали! — авось и в этот раз планида смилостивится.

Отворив дверь, глотнул Денис Васильевич запаха сивушного. Отморгался — с темноты на свет — видит и впрямь трактир перед ним, не подвел нюх. Хоромы бедные и пустынные — посетитель один за столом головою над кружкой склонился, да рябой трактирщик тряпкой миску трет.

— Доброго здравия! — подполковник стянул с головы лохматую шапку и стряхнул снег. — Посетителю рады будете али как?

— Проходи, раз пришел... — трактирщик особого радушия не проявил, но хитро ухмыльнулся.

— Чем попотуешь путника, хозяин?

— А чего душа твоя желает?

— Тебя, гляжу, не переговоришь... — Денис Васильевич подошел ближе и уставился на молчаливого посетителя: — Батюшки-светы! Откуда такой взялся?!

Посетитель распрямился, блеснул золоченым шитьем жандармского мундира.

— Ротмистр, — Давыдов разглядел знаки отличия, — какими судьбами?! В глуши, среди французов? Вам не дорога жизнь?

Жандармский чин взглянул на подполковника пьяными злыми глазами:

— А вам какое дело, государь хороший?

Дениса Васильевича такое поведение задело.

— Война кругом, сударь. Или вам о том не ведомо?

— Скорее безразлично... — жандарм вновь склонился над кружкой и поник плечами.

Давыдов подсел к непонятному господину за стол и махнул трактирщику:

— Мне чего погорячее!

Обождав, пока хозяин подаст парующую миску и кружку, Давыдов повернулся к ротмистру:

— Вы все ж таки объяснитесь... Если беда какая, может я и помочь чем смогу? Пока ваше появление в этих краях выглядит дивным, если не сказать хуже... Вон какой дорогой на вас мундир, небось столичный, а?

Приглядевшись, подполковник понял, что сидевший перед ним жандарм совсем пьян. И откуда только такое «чудо» в их партизанских краях? Сам ротмистр отвечать не спешил — цедил из кружки вино и печально глядел вниз. Потом в нем как что-то переломилось, и он решил заговорить с Давыдовым.

— У меня сударь поручение, только дело то мне совсем не по душе... И приказа ослушаться не могу, и пиита этого спасать честь не велит.

— Что за пиит такой злокозненный, чем насолить успел?

— Трус! Императора оскорбил не единожды, по дамским будуарам ходок известный... Честнейшего человека оскорбил!

— Кто таков?

— Того я вам не скажу. Его все защищают... Светочем называют, а на деле... Бумагомаратель грошовый! Его мне и велено уберечь — дуэль предотвратить. Противно, право слово!

Всякое сочувствие к жандарму от тех откровений у Давыдова пропало, вскочил подполковник.

— Нет, вы объяснитесь, милостивый государь! Какое право вы имеете в дело чести встревать, приговор выносить, отчего считаете для себя возможным приказом пренебречь?!

Ротмистр тоже вскочил, как будто ждал той ссоры.

— Я объясняться не намерен!

— В таком случае к барьеру! — как дьявол вселился в Давыдова, толкая его к смертоубийству по пустому для него поводу.

Рябой трактирщик оказался тут как тут:

— Вы господа не горячитесь, надумали себя жизни лишать — извольте грамотку составить. Отписать, что так, мол, и так: чего и кому завещаю, в смерти и прочем никого не винить...

— Дело говоришь! Бумага найдется? — Давыдов подал пример, первым начертав записку об обстоятельствах дуэли.

Трактирщик забрал бумаги и дал дуэлянтам фонарь.

Отошли от трактира не далеко. Трактирщик остался стоять поодаль.

Денис Васильевич попытался сдержать гнев и уговорить ротмистра на мировую:

— Сударь, право, забудем горячие слова и примиримся.

— Нет! Я такого не желаю... — жандарм повернулся к Давыдову спиной и отошел на положенные десять шагов.

Денис Васильевич так же отмерил дистанцию и повернулся к противнику лицом.

— На счет три!

Дуэлянты стали в позицию и подняли пистолеты.

— Раз! Два! Три!..

Пуля ротмистра канула во тьму, даже не пролетев рядом.

Давыдов целился мимо, осознав к моменту выстрела, что поступает неправильно — не должен он лишать жизни этого человека. Выстрелил и его противник повалился на снег.

Подполковник бросился к раненному.

— Как же так? Ведь не должно было такого статься!

Рана была смертельна — пуля попала в живот, и теперь ротмистр умирал на руках у Давыдова:

— Пустое... Я такого исхода и желал... — кровь ротмистра толчками выходила наружу — конец был близок, — ...жалею, что не смог поговорить с ним... признаться в том, как люблю!..

Последние слова шокировали подполковника, он чуть не бросил умирающего, испытав чувство гадливости от подобного признания.

— Ты не о том толкуешь! Имя назови? Что за пиит, где поединок?

Улыбнувшись, жандарм затих.

— Кончился! — трактирщик принес фонарь и теперь застыл за плечом сидевшего в снегу Давыдова. — Такая у него судьба... Давайте его перенесем в дом, а утром я его похороню, как подобает.

Пока возились с мертвецом, у Давыдова из головы не выходили несколько вопросов: что за странная история? Жандарм в мундире, поэт загадочный, дуэль непонятная — где и когда в условиях военной баталии такая может произойти? Каким образом случилось, что пуля попала в ротмистра, ведь сам Давыдов нарочно стрелял мимо?

В трактире Денис Васильевич оставил покойного на попечение хозяина и первым делом отыскал предсмертные записки — свою сразу бросил в огонь, а вторую прочел внимательнейшим образом. Тут-то и понял в какую скверную историю попал — ловушку дьявольскую, не иначе... Как по-другому объяснить, что покойный ротмистр, так и не указав имен дуэлянтов, поминал в записке императором Николая, когда жив еще Александр; графа Бенкендорфа называл начальником жандармского управления и ссылался на его приказ предотвратить дуэль на Черной речке любой ценой?

Совсем иначе теперь взглянул отважный подполковник на рябого хозяина, застывшего в ожидании нового поворота событий — видел рябой, что Давыдов завладел письмами.

— Что ж ты, бес лукавый, — обнажив саблю, Денис Васильевич пошел на трактирщика, — такие злые шутки шутишь?

— Ваше благородие не так все понимает! — рябой стал отступать.

— Более не проведешь!

Сталь коснулась горла Лукавого.

— Не надо... Сделанного — не воротишь, дальше только хуже будет!

— На это мы еще поглядим! — второй рукой Давыдов потянул из-за пазухи нательный крест.

Лукавый всхлипнул и пал на колени:

— Смилуйся, а я научу, как от беды друга уберечь!

— Говори, черт шелудивый, а не то!..

— Не казни! Все скажу!

Давыдов усилил нажим — кромка сабли чуть глубже вошла в горло трактирщика.

— Ну?!

— Не сегодня и не завтра та дуэль будет, остановить ее теперь некому — не придет ротмистр и не приведет с собою жандармов! Только вашему благородию это под силу.

— Где и когда? Имя?

— Ни имени не скажу, ни даты... — отстраняясь от гусарской сабли, Лукавый затараторил, спасая свою жизнь: — ну, не могу я тебе сказать! Это противно божескому провидению! На Черной речке дуэль произойдет. А с другом тем вы еще не знакомы!

— Снова крутишь? За что же тебя щадить в таком случае? Про место мне сам ротмистр сказал!

— Нет-нет, я тебе больше скажу, чего ротмистр и знать не мог! Поутру забудете вы, Денис Васильевич, все, что ночью приключилось и помочь никому не сможете. А я средство верное знаю, как память ту вернуть!

— Говори.

— Кровь память сохранить может! Вы сядьте, да письмо себе напишите, а я поклянусь, что в срок доставлю. Прочтете вы то письмо и вспомните, как действовать надобно, и друга тем от погибели избавите.

— Добро... Письмо я напишу, только когда ты мне его, шельма, доставишь?

— А срок вы мне сами назначите.

На том и порешили. Сел Давыдов писать себе письмо, вместо чернил пользуясь собственною кровью.

«...дабы предотвратить несчастие...» — в этом месте Денис Васильевич остановился и спросил:

— Так где та Черная речка? Какой срок просить?

— В Петербурге, ваша милость, там все и станется. А срок вы мне сами скажите.

Задумался Денис Васильевич, нет ли в словах Лукавого ловушки — какой ему срок определить, ведь не ведомо, когда все это станется, где тогда будет сам Давыдов, хватит ли ему времени добраться? Тут подполковник решил пуститься на хитрость:

— Вот что, сроку я прошу ровно столько, чтобы мне хватило времени добраться за день до смерти моего неведомого пока друга.

— Нельзя так! Был бы жив ротмистр — в последнюю минуту дуэль предотвратил бы, а вы целый день требуете! Негоже. Историю нельзя переписывать.

Давыдов и так, и этак настаивал, но Лукавый был неумолим — только и смог гусар, что выторговать четверть часа до рокового момента гибели. Так Денис Васильевич и в письме записал, приняв от черта клятву: доставить послание лично ему, Давыдову, в руки. На заре запечатал подполковник письмо и надписал, а через час очнулся возле партизанского лагеря — на коне, замерзший и без всякого представления, где провел ночь и что с ним приключилось.

В середине февраля прискакал в Верхнюю Мазу вестник.

— Беда! — закричал с порога новоприбывший в форме кавалергарда.

Выбежавшая на крик Елена Евдокимовна всплеснула руками, схватилась за сердце, да так и пала в обморок, на руки подоспевшей челяди.

— Беда! Дениса Васильевич позовите, срочно! Пакет ему из Петербурга!

Хлопотавшая вокруг хозяйки домоправительница напустилась на молодца:

— Ты чего пугаешь барыню попусту?! Нету Дениса Васильевича, по прошлому месяцу в Петербург и укатили... Кричишь: «Беда!» — мы уже решили, что с ним какая напасть сталась.

Барыня пришла в себя и протянула к гонцу руку:

— Давайте ваше известие!

Смущенный кавалергард безропотно отдал письмо.

«Дорогой друг, Денис Васильевич!

Спешу уведомить вас о постигшем нас горе: трагически погиб Пушкин — скончался от ран на другой день после поединка чести...»