Дуэль
В январский день вечереет рано — в гостиной только-только часы пробили четверть пятого, а за окном уже легли сумерки. На улице заскрипел снег — то дворовой бросился к приезжему принять коня. Стоявший у окна кабинета Денис Васильевич с интересом поглядел на прибывшего. «Ловок малый, ай да ловок!» — подумал отставной генерал-лейтенант при виде лихости, с которой незнакомец покинул седло и, оставив коня на попечение дворни, широким быстрым шагом двинулся к крыльцу.
Денис Васильевич позвонил в колокольчик и велел явившейся на зов прислуге:
— Горячего вина приезжему, да сюда веди.
Приняв из рук нарочного письмо, Давыдов вгляделся в показавшееся знакомым лицо приезжего:
— Откуда таков будешь?
Рябой молодец с хитрыми глазками ухмыльнулся:
— Почто вашей милости знать-то? Вы на письмо взгляните — срочное оно!
Денис Васильевич укоротил наглеца гневным взглядом.
— Дерзок больно! Высоко летаешь — гляди, как бы поучить тебя не пришлось.
— То уж как будет ваша барская воля!
Давыдов отошел к столу и при свете канделябра взглянул на послание:
— Что за дьявольские козни?! — метнувшись к приезжему, ухватил того за ворот. — Откуда на письме моею рукою чертано?!
Нарочный попытался вывернуться из генеральской хватки:
— Вы, барин, сначала письмо прочтите, а потом на гонца кидайтесь!
— У-уу, нечистый тебя возьми! — Давыдов отпустил рябого вестника и принялся за послание.
На пожелтевшей, потертой по краям бумаге рукою самого Дениса Васильевича было начертано: «Ахтырского гусарского полку подполковнику и кавалеру Давыдову, лично в руки». Припомнить обстоятельства, при которых случилось бы ему письмо таковое подписывать, бывший подполковник припомнить не смог. Сломав сургуч, он развернул письмо и прочел:
«В обстоятельствах чрезвычайных пишу я эти строки, дабы предотвратить несчастие великое...» — подчерк был все тот же, размашистый — его, Давыдовский.
— Откуда у тебя документ сей?
— Вы читайте, читайте — времени совсем мало!
«Случилось мне в декабре 1812 года...»
Не дочитав письмо, Давыдов схватил колокольчик и зазвонил.
— Ефим, коня мне! И сам собирайся, нам срочно в Петербург надобно!
Бывший ординарец бросился исполнять приказ, а Денис Васильевич вчитался в последние строки таинственного послания: «Письмо это, по уговору, пишу я для памяти, чтобы, как условлено было, получить его перед сроком роковым. Времени от получения письма довольно отпущено будет — в том я заверение имею.
2 декабря 1812 года. Давыдов, подполковник».
Подпись на письме набухла, заблестела в свете свечи и пролилась кровью, оставив на листе багровый потек.
Давыдов оторвался от письма — рябого посланца в комнате не было.
На конюшне Денис Васильевич обратил внимание на мальца, что вывел из стойла гнедого Юпитера. У мальчонки были рыжие волосы и лицо в веснушках.
— Чей таков? Не видал я тебя раньше.
Пацаненок лихо улыбнулся, явив щербатый рот и блеснув хитрыми зелеными глазами из-под огненных кудрей:
— Местные мы...
— Ладно! Вернусь — разбираться буду... — очень не понравился Давыдову мальчишка, видом своим напомнив таинственно исчезнувшего посланца. Тревожно было на сердце.
Вскочив в седло, Давыдов сунул руку за отворот камзола в потайной карман и достал погнавшее его в путь послание. Бумага промокла от крови — еще одна строка исчезла.
— Время, Ефим, время... В путь, с Божьей помощью!
Холодный ветер зло хлестнул разгоряченное лицо Дениса Васильевича. Выезжая со двора, Давыдов придержал Юпитера и оглянулся — в доме горел теплый свет, от которого засверкали снежинки. Начался снегопад. Отставной генерал перехватил поводья и заставил коня перейти на рысь, вдогон исчезнувшему в темноте спутнику.
Зима не на шутку разлютовалась, трескучий мороз заставлял путников часто останавливаться и искать приюта в придорожных трактирах да постоялых дворах. Один такой убогий трактиришко и напомнил Давыдову странное приключение, что нынче, спустя много лет, погнало его в путь...
Дело было зимой двенадцатого года, аккурат перед капитуляцией французов.
Сталось одной ночью с Давыдовым неладное — возвращался из ставки светлейшего с новым назначением, да заплутал в лесу на пути к своему отряду. Конь устал, мороз лютый. Подумал тогда Денис Васильевич, что конец ему — выпита бедовая гусарская чаша до дна, когда сверкнул в глуши спасительный огонек. Приблизился — глядит: стоит изба, снег кругом не утоптанный, следов нет, а в окне за бычьим пузырем свет.
Завел Давыдов, тогда еще подполковник, коня под навес, растер, попоной укрыл, сумку с зерном ему подвесил, а сам прошел без боязни в дом — где гусары не пропадали! — авось и в этот раз планида смилостивится.
Отворив дверь, глотнул Денис Васильевич запаха сивушного. Отморгался — с темноты на свет — видит и впрямь трактир перед ним, не подвел нюх. Хоромы бедные и пустынные — посетитель один за столом головою над кружкой склонился, да рябой трактирщик тряпкой миску трет.
— Доброго здравия! — подполковник стянул с головы лохматую шапку и стряхнул снег. — Посетителю рады будете али как?
— Проходи, раз пришел... — трактирщик особого радушия не проявил, но хитро ухмыльнулся.
— Чем попотуешь путника, хозяин?
— А чего душа твоя желает?
— Тебя, гляжу, не переговоришь... — Денис Васильевич подошел ближе и уставился на молчаливого посетителя: — Батюшки-светы! Откуда такой взялся?!
Посетитель распрямился, блеснул золоченым шитьем жандармского мундира.
— Ротмистр, — Давыдов разглядел знаки отличия, — какими судьбами?! В глуши, среди французов? Вам не дорога жизнь?
Жандармский чин взглянул на подполковника пьяными злыми глазами:
— А вам какое дело, государь хороший?
Дениса Васильевича такое поведение задело.
— Война кругом, сударь. Или вам о том не ведомо?
— Скорее безразлично... — жандарм вновь склонился над кружкой и поник плечами.
Давыдов подсел к непонятному господину за стол и махнул трактирщику:
— Мне чего погорячее!
Обождав, пока хозяин подаст парующую миску и кружку, Давыдов повернулся к ротмистру:
— Вы все ж таки объяснитесь... Если беда какая, может я и помочь чем смогу? Пока ваше появление в этих краях выглядит дивным, если не сказать хуже... Вон какой дорогой на вас мундир, небось столичный, а?
Приглядевшись, подполковник понял, что сидевший перед ним жандарм совсем пьян. И откуда только такое «чудо» в их партизанских краях? Сам ротмистр отвечать не спешил — цедил из кружки вино и печально глядел вниз. Потом в нем как что-то переломилось, и он решил заговорить с Давыдовым.
— У меня сударь поручение, только дело то мне совсем не по душе... И приказа ослушаться не могу, и пиита этого спасать честь не велит.
— Что за пиит такой злокозненный, чем насолить успел?
— Трус! Императора оскорбил не единожды, по дамским будуарам ходок известный... Честнейшего человека оскорбил!
— Кто таков?
— Того я вам не скажу. Его все защищают... Светочем называют, а на деле... Бумагомаратель грошовый! Его мне и велено уберечь — дуэль предотвратить. Противно, право слово!
Всякое сочувствие к жандарму от тех откровений у Давыдова пропало, вскочил подполковник.
— Нет, вы объяснитесь, милостивый государь! Какое право вы имеете в дело чести встревать, приговор выносить, отчего считаете для себя возможным приказом пренебречь?!
Ротмистр тоже вскочил, как будто ждал той ссоры.
— Я объясняться не намерен!
— В таком случае к барьеру! — как дьявол вселился в Давыдова, толкая его к смертоубийству по пустому для него поводу.
Рябой трактирщик оказался тут как тут:
— Вы господа не горячитесь, надумали себя жизни лишать — извольте грамотку составить. Отписать, что так, мол, и так: чего и кому завещаю, в смерти и прочем никого не винить...
— Дело говоришь! Бумага найдется? — Давыдов подал пример, первым начертав записку об обстоятельствах дуэли.
Трактирщик забрал бумаги и дал дуэлянтам фонарь.
Отошли от трактира не далеко. Трактирщик остался стоять поодаль.
Денис Васильевич попытался сдержать гнев и уговорить ротмистра на мировую:
— Сударь, право, забудем горячие слова и примиримся.
— Нет! Я такого не желаю... — жандарм повернулся к Давыдову спиной и отошел на положенные десять шагов.
Денис Васильевич так же отмерил дистанцию и повернулся к противнику лицом.
— На счет три!
Дуэлянты стали в позицию и подняли пистолеты.
— Раз! Два! Три!..
Пуля ротмистра канула во тьму, даже не пролетев рядом.
Давыдов целился мимо, осознав к моменту выстрела, что поступает неправильно — не должен он лишать жизни этого человека. Выстрелил и его противник повалился на снег.
Подполковник бросился к раненному.
— Как же так? Ведь не должно было такого статься!
Рана была смертельна — пуля попала в живот, и теперь ротмистр умирал на руках у Давыдова:
— Пустое... Я такого исхода и желал... — кровь ротмистра толчками выходила наружу — конец был близок, — ...жалею, что не смог поговорить с ним... признаться в том, как люблю!..
Последние слова шокировали подполковника, он чуть не бросил умирающего, испытав чувство гадливости от подобного признания.
— Ты не о том толкуешь! Имя назови? Что за пиит, где поединок?
Улыбнувшись, жандарм затих.
— Кончился! — трактирщик принес фонарь и теперь застыл за плечом сидевшего в снегу Давыдова. — Такая у него судьба... Давайте его перенесем в дом, а утром я его похороню, как подобает.
Пока возились с мертвецом, у Давыдова из головы не выходили несколько вопросов: что за странная история? Жандарм в мундире, поэт загадочный, дуэль непонятная — где и когда в условиях военной баталии такая может произойти? Каким образом случилось, что пуля попала в ротмистра, ведь сам Давыдов нарочно стрелял мимо?
В трактире Денис Васильевич оставил покойного на попечение хозяина и первым делом отыскал предсмертные записки — свою сразу бросил в огонь, а вторую прочел внимательнейшим образом. Тут-то и понял в какую скверную историю попал — ловушку дьявольскую, не иначе... Как по-другому объяснить, что покойный ротмистр, так и не указав имен дуэлянтов, поминал в записке императором Николая, когда жив еще Александр; графа Бенкендорфа называл начальником жандармского управления и ссылался на его приказ предотвратить дуэль на Черной речке любой ценой?
Совсем иначе теперь взглянул отважный подполковник на рябого хозяина, застывшего в ожидании нового поворота событий — видел рябой, что Давыдов завладел письмами.
— Что ж ты, бес лукавый, — обнажив саблю, Денис Васильевич пошел на трактирщика, — такие злые шутки шутишь?
— Ваше благородие не так все понимает! — рябой стал отступать.
— Более не проведешь!
Сталь коснулась горла Лукавого.
— Не надо... Сделанного — не воротишь, дальше только хуже будет!
— На это мы еще поглядим! — второй рукой Давыдов потянул из-за пазухи нательный крест.
Лукавый всхлипнул и пал на колени:
— Смилуйся, а я научу, как от беды друга уберечь!
— Говори, черт шелудивый, а не то!..
— Не казни! Все скажу!
Давыдов усилил нажим — кромка сабли чуть глубже вошла в горло трактирщика.
— Ну?!
— Не сегодня и не завтра та дуэль будет, остановить ее теперь некому — не придет ротмистр и не приведет с собою жандармов! Только вашему благородию это под силу.
— Где и когда? Имя?
— Ни имени не скажу, ни даты... — отстраняясь от гусарской сабли, Лукавый затараторил, спасая свою жизнь: — ну, не могу я тебе сказать! Это противно божескому провидению! На Черной речке дуэль произойдет. А с другом тем вы еще не знакомы!
— Снова крутишь? За что же тебя щадить в таком случае? Про место мне сам ротмистр сказал!
— Нет-нет, я тебе больше скажу, чего ротмистр и знать не мог! Поутру забудете вы, Денис Васильевич, все, что ночью приключилось и помочь никому не сможете. А я средство верное знаю, как память ту вернуть!
— Говори.
— Кровь память сохранить может! Вы сядьте, да письмо себе напишите, а я поклянусь, что в срок доставлю. Прочтете вы то письмо и вспомните, как действовать надобно, и друга тем от погибели избавите.
— Добро... Письмо я напишу, только когда ты мне его, шельма, доставишь?
— А срок вы мне сами назначите.
На том и порешили. Сел Давыдов писать себе письмо, вместо чернил пользуясь собственною кровью.
«...дабы предотвратить несчастие...» — в этом месте Денис Васильевич остановился и спросил:
— Так где та Черная речка? Какой срок просить?
— В Петербурге, ваша милость, там все и станется. А срок вы мне сами скажите.
Задумался Денис Васильевич, нет ли в словах Лукавого ловушки — какой ему срок определить, ведь не ведомо, когда все это станется, где тогда будет сам Давыдов, хватит ли ему времени добраться? Тут подполковник решил пуститься на хитрость:
— Вот что, сроку я прошу ровно столько, чтобы мне хватило времени добраться за день до смерти моего неведомого пока друга.
— Нельзя так! Был бы жив ротмистр — в последнюю минуту дуэль предотвратил бы, а вы целый день требуете! Негоже. Историю нельзя переписывать.
Давыдов и так, и этак настаивал, но Лукавый был неумолим — только и смог гусар, что выторговать четверть часа до рокового момента гибели. Так Денис Васильевич и в письме записал, приняв от черта клятву: доставить послание лично ему, Давыдову, в руки. На заре запечатал подполковник письмо и надписал, а через час очнулся возле партизанского лагеря — на коне, замерзший и без всякого представления, где провел ночь и что с ним приключилось.
В середине февраля прискакал в Верхнюю Мазу вестник.
— Беда! — закричал с порога новоприбывший в форме кавалергарда.
Выбежавшая на крик Елена Евдокимовна всплеснула руками, схватилась за сердце, да так и пала в обморок, на руки подоспевшей челяди.
— Беда! Дениса Васильевич позовите, срочно! Пакет ему из Петербурга!
Хлопотавшая вокруг хозяйки домоправительница напустилась на молодца:
— Ты чего пугаешь барыню попусту?! Нету Дениса Васильевича, по прошлому месяцу в Петербург и укатили... Кричишь: «Беда!» — мы уже решили, что с ним какая напасть сталась.
Барыня пришла в себя и протянула к гонцу руку:
— Давайте ваше известие!
Смущенный кавалергард безропотно отдал письмо.
«Дорогой друг, Денис Васильевич!
Спешу уведомить вас о постигшем нас горе: трагически погиб Пушкин — скончался от ран на другой день после поединка чести...»